Галерея классической фотографии начинает публикацию серии рассказов из книги Леонида Лазарева «Пуля для «Такумара», в которой фотограф детально разбирает жизненные ситуации, сопровождавшие создание того или иного снимка. В этом отрывке – история фотографии С.Я. Маршака.
Леонид Лазарев. С.Я. Маршак, 1964.
В 1964 году я преступил порог редакции нового журнала «Кругозор». Меня приняли штатным сотрудником. Первым редакционным заданием стала съемка поэта С.Я. Маршака. Главный редактор, поручая мне это задание, сказал:
– Маршак – значимая фигура. Нужен кадр на разворот журнала. Крупно. Постарайся.
Для меня, выросшего в Москве, в районе с улицы Горького, поэты, писатели стояли в бронзе. Горький, Маяковский, Пушкин. Имя Маршака, проникшего во все мои поры через учебники, радио, воспринималось мною – человеком из бронзы. Что он был живой – это прекрасно и почти невероятно. Большая ответственность бременем ложилась на мои плечи, тем более это – первое задание редакции.
К поэту я пошел не один, со мной были журналисты, пишущие звук и текст. Так складывалась работа в журнале «Кругозор» – один снимал, второй писал звуковой репортаж, третий текстовой. Задача – сделать портрет. Конечно, это не должно быть бытовое решение. Это не должно быть репортажное, случайное решение. Входим к нему и оказываемся в большой комнате с очень большим количеством мебели, мелких предметов, штор, много пыли. Помещение темное, даже очень темное. Я не сразу разглядел нашего героя. Глаза должны были привыкнуть к слабому свету. На каком-то диване или даже кровати сидит небольшого физического масштаба человек, с деформацией плеч – правое плечо выше левого, с немного безразличным усталым взглядом, отрешенно смотрит перед собой и ждет. Физическая слабость чувствовалась в нем. Сзади него мелькнули два стальных кислородных баллона. Женщина, открывшая дверь сказала, что у нас буквально двадцать минут, не больше. Он плохо себя чувствует, и его надо уважить.
У меня в руках камера с черно-белой пленкой, небольшой набор оптики, без вспышки, без добавочного источника света. Я пытаюсь работать сразу, а нельзя – надо уступить место коллегам. Когда включен микрофон и задан вопрос радиожурналистом – снимать неэтично. Звук камеры может испортить запись. Подхожу ближе, смотрю, отхожу дальше, захожу слева, справа, осматриваю помещение. Оно не приспособлено для съемки. Почти темнота, провал света. Даже экспозиционно не хватает света, он очень слабо освещает этого человека. Как создать рисунок света на лице? Как спасти ситуацию. Я невольно представил разговор с главным редактором, если я буду снимать без каких-либо изменений. Ужасно. Уши начинают краснеть. Что делать? Выхожу в коридор и обращаюсь к женщине, встретившей нас:
– Можно ли сдвинуть занавески на окнах?
– Да, пожалуйста. Но только не надолго. Ему тяжело воспринимать яркий свет.
Я отдергиваю правую штору для того чтобы левая часть лица осветилась. Закрываю вторую, отодвигаю еще одну. Включаю верхний свет. Но получается рыхлое, вялое, неконтрастное, не фактурное изображение. Присматриваюсь к своему герою. Морщины, которые у него в большом количестве на лице – видимо это плата за каждый успех, каждую литературную строчку. Знаете, как на руке отпечаток судьбы, видимо этот отпечаток у него на лице. Это можно прочесть в каждой его складке, напряжение губ, взгляд немного пассивный.
Мои коллеги достают микрофоны и начинают записывать встречные диалоги между ними. Микрофоны мешают, лезут в кадр. Я прошу немного их сдвинуть. Приступаю к съемке, думаю надо возвеличить этого человека. Съемка снизу, возвеличит этого поэтического классика. Стою перед ним на коленях, смотрю в камеру – лицо с искажением. Выступает вперед скула с губами, глаза уходят назад, они в провале. В темноте возникают какие-то детали на потолке. Кадр явно не годится по композиционному признаку. Я начинаю искать. Встаю с колен. Захожу слева – мешают баллоны и профиль человека нехарактерный и некрасивый. Сделав десятки эскизных кадров, я нахожу точку, с которой можно и нужно снимать. Спокойный ракурс. Сила кадра переносится на выражение лица, но не хватает света. Я снова обращаюсь к хозяйке дома и спрашиваю, нет ли настольной лампы.
– Есть одна на письменном столе. Сейчас я Вам ее принесу.
Она протягивает мне стандартную пластмассовую лампу черного цвета, которая может изгибаться с очень слабой лампочкой. Включаю. Она на довольно приличном расстоянии от моего героя, свет от нее почти не чувствуется. Что же делать? Ища световое решение, одновременно думаю каким объективом снять. Ставлю восьмидесяти пяти миллиметровый. Это так называемый портретный объектив. Но рисунок этого объектива в данном случае мне показался неинтересным. Ставлю объектив пятьдесят пять миллиметров «Такумар» – японский объектив фирмы «Асахи-Пентакс». Изображение благодаря ему кажется лучше, объемнее, контрастнее, выпуклее. Но что делать со светом? Я еще раз обращаюсь к хозяйке дома:
– Может быть у соседей есть настольные, переносные лампы?
– Да, подождите.
Слышу за дверью короткий разговор с соседями. Появляются две лампы. Одна похожая на ту, что была, другая с розовым абажуром. Последний я тут же без спроса снимаю. Ставлю эти лампы слева и справа контровым образом. Слева была возможность поставит лампу на деталь мебели и она оказалась немножко сверху. Свет приобрел жесткость. Он стал читаем как источник. Это никуда не годиться. Это также не годиться, как съемка блиц лобовым. Это непрофессионально. Надо создавать нюансовый рисунок. Надо создавать рисунок жизни этого человека.
Он на меня не смотрит. По-моему, он вообще переводит взгляд слева направо, но не фиксирует видимое. У него вероятно нет внутренних сил сосредоточиться на происходящем перед ним. Как обратить на себя внимание? Как помочь ему сгруппироваться? Что для него самое близкое – его творчество. Надо ему напомнить о нем. Сделать так, чтобы он посмотрел на меня внимательно. Но как…? Когда я стал строить кадр начиная с очень крупного – исчезало тело, одна голова. Исчезал как бы постамент с особыми деталями – худые плечи, складки рубашки, общая немощность, натурализм. Прихожу к выводу – крупно снимать нельзя. Строю композиция с руками и плечами. Она немножко диагональная, динамичная. Детали рубашки, несимметричный горизонт плеч – все это становится необходимыми атрибутами. Высокий морщинистый лоб, причесанные волосы говорят о том, что человек готов жить и работать дальше. Как же быть? Как оживить моего героя. Как возбудить его интерес к гостям?
Проходит несколько томительных минут. Съемка начинает заваливаться. Я слышу вопросы моих коллег…
В голове сами собой появились строки, написанные сидящим передо мной человеком. Делаю жест коллегам. Начинаю декламировать:
– Дама сдавала в багаж
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
При первых же словах глаза его вспыхнули и метнулись в мою сторону с повышенным вниманием. Мгновенная реакция с моей стороны. Мелькнула мысль «СНЯТО». Я стал пятиться назад опустив камеру, всем своим видом как бы говоря – съемка окончена. Еще некоторое время журналисты атаковали нашего героя. Он отвечал медленно. Говорил, что слово «кругозор» удачное для названия журнала, что он желает ему творческого успеха, что все замечательно и он очень рад, что появился такой коллектив.
Нет, нельзя быть таким самоуверенным, надо продублировать ситуацию. К тому же я был недоволен светом. Обращаюсь к коллегам:
– Подержите, пожалуйста, лампу и вот эту простынку, которая здесь лежит. С одной стороны я направляю источник света на простыню, тем самым создавая мягкий свет, а вот с левой стороны, настольная лампа осветила верхнюю часть головы. Я немножко поправляю. Мне нравится, поставленный рисунок. Теперь стоял вопрос – как выявить глаза, как их открыть, как заставить еще раз посмотреть на меня? Повторяю тот же ход. Читаю:
– А это пшеница, которая в темном чулане хранится. В доме, который построил Джек.
Он почти улыбнулся, взглянув на меня. Я опять успеваю нажать нужную кнопку.
Результат я увидел только в лаборатории. Проявил материал, оказалось много невыразительных кадров и только эти два кадра, которые я тщательно подготовил, оказались в идеальном решении. Один оказался немного лучше другого. Взгляд маэстро был собран, внимателен. Очки с сильными минусовыми линзами делали его пристальным. Только этот кадр мог получить право жить дальше. Я посчитал свою задачу выполненной.
